Партнеры проекта
Александр Иванов (Центр «Петербургская иудаика», ЕУСПб)
В объективе – Биробиджан: Репрезентации строительства Еврейской автономной области в советской фотожурналистике конца 1920-х – 1930-х гг.
7 мая
Конечной целью данного проекта, широко рекламировавшегося средствами массовой информации как в СССР, так и за рубежом, провозглашалось создание «Еврейской республики» на Дальнем Востоке, где должна была сформироваться, по словам председателя ЦИК Михаила Калинина, «полноценная советская еврейская нация», а Биробиджан должен был стать «важнейшим, если не единственным хранителем еврейской национальной культуры» в СССР.
Несмотря на значительные успехи еврейской колонизации, достигнутые к
Во избежание подобных инцидентов, для широкомасштабной еврейской колонизации был избран отдаленный Биробиджанский район на Дальнем Востоке СССР на границе с Манчжурией. Как писал в 1930-м г. известный публицист Исаак Сударский: «Биробиджан в настоящее время почти не заселен и на эту землю не имеется претендентов со стороны местного населения, это исключает возможность нежелательных национальных трений между старожилами и еврейским населением».
От многих других национально-культурных проектов с той или иной степенью успеха реализуемых на территории советского государства Биробиджанский проект отличался в первую очередь радикальностью способов своего воплощения и, в определенном смысле, утопичностью поставленных задач.
В 1929 г. председатель Общества земельного устройства трудящихся евреев (известного под аббревиатурой ОЗЕТ) Семен Диманштейн в своей статье назвал Биробиджан «большим сфинксом», который «еще весь в будущем, но начало которого обещает, что это будущее будет блестящим». В данном двусмысленном, с точки зрения еврейского контекста, но весьма оптимистическом по тону заявлении обращает на себя внимание отождествление Биробиджана со сфинксом, образ которого в массовом сознании был связан с некими загадочными сторонами действительности. Представляется, что на раннем этапе еврейской колонизации, даже сами ее руководители, не говоря уж о рядовых переселенцах, воспринимали Биробиджан, как во многом загадочную terra incognita. Поэтому, успех Биробиджанского проекта существенно больше зависел от эффективности сопровождавшей его агитационно-пропагандистской кампании, чем еврейские земледельческие проекты, которые, начиная с 1924 г, советская администрация пыталась реализовать в Крыму, Южной Украине и Белоруссии.
Провозглашенный агитационной кампанией лозунг «В еврейскую страну!», под эгидой которого проходило переселение, адекватно отражал не только устремления руководителей советских еврейских учреждений, но главное, соответствовал надеждам еврейского населения на получение земли в долговременное пользование и, в конечном итоге, на создание еврейской государственности. По этому поводу зам. председателя Комитета по земельному устройству трудящихся евреев (сокращенно КОМЗЕТ) Абрам Мережин писал: «Я очень сильно сомневаюсь, пошел ли бы в Биробиджан целый ряд чрезвычайно необходимых работников без лозунга «В еврейскую страну!» И если мы видим на опыте, что этот лозунг помогает освоению всей этой большой и трудной территории, то не должны ли мы с поддержкой относиться к этому лозунгу, апеллирующему не к национальным предрассудкам, не к древним предкам и гробницам, а прочь от них – к новому социалистическому будущему?»
Одной из актуальных задач, которая требовала незамедлительного решения, был поиск адекватных визуальных форм для репрезентации достижений в освоении Биробиджана, которые бы полностью отвечали политическим, идеологическим и, как следствие, эстетическим установкам, декларировавшимся советской администрацией.
Семен Диманштейн, занимавший также пост редактора главного печатного органа ОЗЕТа, иллюстрированного журнала «Трибуна», настаивал на том, чтобы «каждый трудящийся еврей… воочию убедился в том, как последовательно советская власть разрешает национальный вопрос в окончательной и исчерпывающей форме не только теоретически, но и практически». Так опытный идеолог и публицист Диманштейн реагировал на реализацию проекта «тотальной визуализации советской действительности» на страницах газет и журналов, таких, как, например, «Огонек», «Прожектор», «Экран» и др., и призывал фоторепортеров советской еврейской прессы воспользоваться достигнутым в этой области опытом. По словам исследователя советской фотографии Галины Орловой, смысл «советского поворота к визуальному» как раз и состоял в том, что «опыт [как и результат – А.И.] небывалых свершений трудно помыслить, вообразить или описать, его можно только увидеть».
Начиная с
Эта, по сути, любительская фото-продукция, во всяком случае, не претендовавшая на принадлежность к профессиональному фоторепортажу, запечатлела самих первопроходцев, позирующих с ружьями и геодезическими инструментами на фоне брезентовых палаток, также как биробиджанские пейзажи.
Печатавшиеся в конце 1920-х – в 1930-е гг. на страницах иллюстрированных журналов пейзажные фотоснимки Биробиджана с по-своему красивыми, но суровыми природными ландшафтами, создавали впечатление необъятного простора, ничем не ограниченного поля деятельности для масштабной колонизации края.
В соответствии с принятыми идеологическими установками, Биробиджан на таких снимках репрезентировался, как «страна со здоровым климатом», «где есть всё, прежде всего большая, свободная, плодородная территория», к тому же богатая полезными ископаемыми – золотом, железом, углем. В этой «стране больших возможностей» каждый «физически здоровый человек мог найти трудовой заработок».
Экспедиционные пейзажные фотографии использовались и по прямому назначению в качестве фотоиллюстраций к различным статьям и монографиям, доказывающим целесообразность колонизации Биробиджана, которые были написаны специалистами в области агрономии, геологии или экономики.
В окружении статистических таблиц и графиков такие фотоиллюстрации подкрепляли вполне закономерное стремление авторов статей к систематизации биробиджанских ландшафтов, к приведению их разнообразия в определенный «научный» порядок, и тем самым к символическому освоению этих территорий и победе над «первобытным хаосом дикой природы».
Не менее идеологически значимыми оказываются и «этнографические» фотоснимки местных жителей: амурских казаков, корейцев, и, так называемых, «аборигенов» - гольдов (удэгейцев), тунгусов и якутов, как правило, одетых в живописные «национальные костюмы» на фоне «народных жилищ». Фотографии такого рода, появились благодаря вполне предсказуемой, чтоб не сказать универсальной, реакции первопроходцев с фотокамерами на окружающую этнографическую экзотику. «Научная» документальность и этнографичность ранних биробиджанских фотографий, в сочетании с возможно неосознанным стремление фотографов экзотизировать коренное население будущей «Еврейской республики», способствовали формированию у читателей журналов представлений о цивилизаторской миссии еврейских переселенцев, выступавших в качестве «агентов прогресса» в этом «необжитом, но богатом краю».
Продуктивным оказывается сравнение ранних биробиджанских фотографий с путевыми очерками, корреспондентов советской прессы, побывавших в Биробиджане в конце 1920-х гг., таких как Виктор Финк, Семен Гехт, Меер Альбертон, Анжела Рор. Например, Виктор Финк, который, кстати, сам был фотографом-любителем, писал о вышеупомянутых удэгейцах, явно отталкиваясь от своих визуальных впечатлений: «Эти наивные дикари часто встают пред моими глазами, как живое олицетворение Биробиджана. Сильные, выносливые, трудолюбивые, но зажатые тайгой и болотами, они в своем развитии не пошли дальше того уровня, на котором прочее человечество стояло много тысяч лет назад». В данном отрывке, кроме словаря, заимствованного из приключенческой литературы и записок путешественников XIX в., вполне в духе романтизированного колониального дискурса, обращает на себя внимание характерная для еврейского советского журналиста 1920-х – 1930-х гг. логика использования пространственных метафор. Биробиджанские аборигены, оказываются «зажатыми болотами и тайгой», почти также как евреи в недалеком прошлом были «заперты в местечках черты оседлости».
Таким образом, выявляется схожесть судеб биробиджанских «старожилов» и новых колонизаторов, которым вместе предстоит строить «социалистическое будущее», освобождать Биробиджан из-под власти дикой природы, следуя указанному Коммунистической партией пути к процветанию, к подлинной социалистической культуре, к новой жизни в семье «советских братских народов».
Осмысливая свои дорожные впечатления, Виктор Финк вполне закономерно приходил к выводу о том, что «евреи как колонизаторы Биробиджана, являются культуртрегерами. Не потому, что евреи, а потому, что их здесь поселяет советское государство, которое знает, что нельзя этот край колонизировать, не подвергнув его большой культурной обработке. С новыми колонистами, - развивает свою мысль Финк, - появились трактора, дорожные машины, экскаваторы, - частью советские, частью присланные друзьями из Америки. Появилась мелиорация, агрономия, строительство. Вообще, начинается жизнь культурная. Колонизация, - в данном случае еврейская колонизация, - отвечает давно созревшим потребностям коренного населения».
Подтверждением данному высказыванию могут служить и проиллюстрированные фотоснимками очерки о жизни корейского населения Биробиджана. Хотя конструирование таких репрезентаций оказалось более проблематичным в силу целого комплекса проблем, который был назван Абрамом Мереженым в его докладе на заседании КОМЗЕТа в июле 1928 г. «Корейским вопросом».
Наиболее важной проблемой считалось активное участие корейцев в сельскохозяйственной колонизации Дальнего Востока. Они проникали зачастую нелегально через границу с Маньчжурией, и в период с 1923 по 1926 г., по словам Мережина, «увеличение корейского населения составляло приблизительно 17% в год».
К тому же, корейские крестьяне, искусные рисоводы, при поддержке местной власти, в частности Амурского исполкома, занимались устройством новых рисовых плантаций в Биробиджанском районе. Это привело к конкуренции между еврейскими и корейскими земледельцами за наиболее привлекательные с точки зрения сельскохозяйственной колонизации участки земли. В частности, при определении границ Биробиджанского еврейского национального района, отмечал Мережин, руководители местных корейских советов «предложили сузить северные границы Биро-Биджана, потому что, как они утверждали, его северный угол… уже занят корейскими переселенцами, так как он годен под рис. По проверке это утверждение оказалось несоответствующим действительности, и поэтому претензии корейских работников были отклонены». «Справедливо ли было так поступать в отношении корейцев? – продолжал Мережин, – Такой вопрос не уместен в нашей стране, где хозяйственные процессы регулируются в плановом порядке. Для корейцев выделены специальные Кур-Даргинский и Синдинский районы, и поэтому нет ничего несправедливого в том, что мы относимся отрицательно к заселению корейцами предоставленного для трудящихся евреев Биро-Биджана».
В соответствии с данной установкой многие авторы, хотя и признавали заслуги корейцев в организации рисоводческих хозяйств в районе, тем ни менее, они считал важным подчеркнуть, что «рисовые плантации корейских артелей» устроены «без всяких правил техники», что они «используют только примитивное оборудование», «совершенно первобытное «времен ассирийских», и лишь «с применением машин.., посевная площадь риса может занять соответствующее место в сельском хозяйстве будущей Еврейской автономной области».
Более того, Виктор Финк, посетивший корейское поселение Благословенное в Биробиджане, писал: «Где-то, и совсем не так недалеко, цивилизованный мир живет сложной жизнью двадцатого столетия, а тут еще только разворачиваются древние века».
В 1930-е гг. подобный колониальный колорит в репрезентациях корейского населения Биробиджана практически исчезает в связи с планомерно осуществлявшимся в СССР идеологическим проектом «дружбы народов». В его основании лежала идеологема интернационализма. Для воплощения этого проекта нужны были нации, не говоря уже о том, что развитое общество с точки зрения советских идеологов непременно состоит из наций, модели отношений между которыми предстояло выработать, а также создать образ «советского человека», носителя интернационализма. Таким образом, согласно мнению современной исследовательницы Светланы Лурье, данный проект «оказывался направленным к воплощению двух противоположных целей. С одной стороны, национальное сознание целенаправленно пробуждалось, а в отношении ряда народов можно сказать, что оно формировалось. С другой стороны, как только национальное самосознание становилось более или менее отчетливым, оно подлежало репрессии как «мелкобуржуазный национализм», разрушающий интернациональный проект».
Установка на отражении «дружбы народов» воплотилась в ориентации пропагандистской кампании за Советский Биробиджан 1930-х гг. на интернациональное воспитание, на «показ сожительства народов СССР», когда наряду с «жизнью и бытом евреев» предписывалось «давать картинки культурно-национальной жизни других народов». Соответственно «дружбы народов» была актуализирована советской фотожурналистикой в привлекательных, идеологически выдержанных визуальных образах. Запоминающейся иллюстрацией к сообщениям журналистов о том, что в Еврейской автономной области «не редки смешанные браки» является фотоснимок: «Ударник опытной сельскохозяйственной станции кореец Виктор Кум и его жена Рая Гальперина».
В 1930-е гг. Биробиджанский проект становится главным проектом советского еврейского хозяйственного и культурного строительства, и поэтому промышленные предприятия Биробиджана и его новые жители, вчерашние переселенцы из еврейских местечек бывшей черты оседлости оказываются в центре внимания советской визуальной пропаганды. Именно образы биробиджанцев должны были персонифицировать новую «советскую» форму еврейской идентичности, которая бы явно отличалась от её прежней, дореволюционной формы, персонифицированной в образах местечковых евреев. Широко публиковавшиеся производственные фотопортреты биробиджанцев, выполненные, в соответствии с рекомендациями теоретиков советской фотографии, «в производственной обстановке, когда одежда, и инструмент в руках служат деталями, выявляющими профессию фотографируемого человека», идеально соответствовали задачам агитационно-пропагандистской кампании по конструированию идеализированных моделей самоидентификации для евреев СССР, переведенных в визуальный формат.
В этих улыбающихся еврейских колхозниках и рабочих с мозолистыми руками и обветренными лицами, советского человека легко узнавали даже несведущие наблюдатели, а вот этническая их принадлежность оказывалась неочевидной. В биробиджанских производственных портретах ощущается стремление фотографов репрезентировать свои модели, в первую очередь, как советских людей, путем приведения их визуальных образов в соответствие с представлениями о том, как должен выглядеть настоящий строитель социализма.
Своеобразным репрезентациозным апофеозом не только агитационно-пропагандистской кампании за Советский Биробиджан, но и советского проекта переустройства социально-экономической структуры российского еврейства в целом можно считать выставку «Евреи в царской России и в СССР», которая работала с 1939 по 1941 г. в Государственном музее этнографии в Ленинграде. Несмотря на то, что выставка была открыта в разгар сталинских репрессий, когда еврейский советский проект был, по сути, свернут верховной властью, музеефикация достигнутых результатов, в особенности, в области хозяйственного и культурного строительства в Еврейской автономной области, придавала всему проекту вполне законченный, реализованный вид, научно подтверждала его воплощение в жизнь.
Еще в своей статье о еврейских музеях 1931 г. главный организатор выставки Исай Пульнер предлагал «социалистический сектор дать в разрезе интернациональном, показав в нем интернациональное единение трудящихся разных наций». Этот тезис был раскрыт на уровне формирования визуальных рядов в разработанном впоследствии «Плане (проекте) экспозиции», в которой с помощью макетов, рисунков, фотографий и раскрашенных диапозитивов предполагалось показать «интернациональную дружбу» еврейских переселенцев с амурскими казаками, корейцами и «аборигенами», издавна проживавшими в этом регионе. Однако далеко не все эти материалы вошли в окончательную экспозицию, развернутую в музее.
В отзыве Центрального совета ОЗЕТа на «Проект экспозиции» от 13 декабря 1937 г., составленном по поручению Семена Диманштейна, содержалась строгая директива: «Все, что приведено в разных отделах касательно вселения в область корейцев и развития их хозяйства и быта, исключить». Данная корректировка проекта экспозиции произошла в связи с депортацией корейского населения из Биробиджана в Центральную Азию. В сентябре 1937 г. было насильственно переселено четыре с половиной тысячи корейцев, чья лояльность советскому режиму вызывала сомнение у сотрудников госбезопасности.
В результате на выставке были представлены только амурские казаки, «младшие братья русского народа»: их быт, история, участие в Гражданской войне на стороне большевиков. Однако следует отметить, что во время Гражданской войны большинство амурских казаков воевали на стороне Колчака и после поражения ушли со своими семьями в Маньчжурию.
Да и вообще репрезентация «дружбы народов», о которой так много было написано в подготовительных документах выставки, свелась лишь к одному эпизоду – «социалистическому соревнованию между евреями-колхозниками Новозлатопольского еврейского национального района Крыма и казаками-колхозниками Цымлянского района Ростовской обл. РСФСР». Учитывая исторический антагонизм между этими двумя этническими группами, сам факт такого соревнования, несомненно, имел важное политико-воспитательное значение.
Выводы
Создание «Еврейской страны» на Дальнем Востоке СССР так и осталось утопией, несмотря на попытки советского правительства реанимировать Биробиджанский проект в послевоенные годы. В современной историографии Биробиджан нередко характеризуется как «потемкинская деревня» на советском Дальнем Востоке. Однако биробиджанская утопия оказалась «осуществленной» в советской фотографии, которая, как одно из новых технических масс-медиа, обладающее высоким пропагандистским потенциалом, во многом определило основные тенденции в формировании культуры СССР в 1920-е – 1930-е гг.
Фотожурналистика успешно справлялась с политическим заказом власти предъявить советскому обществу, да и всему миру привлекательный визуальный образ советской «Еврейской страны». К середине 1930-х гг. фоторепортеры преодолели идеологические и эстетические противоречия и репрезентировали Еврейскую автономную область как «воплощенную реальность». Однако, советская фотография смогла запечатлеть не столько результаты предпринятых властью преобразований в рамках Биробиджанского проекта, сколько выразить идеализированные представления о будущем «Еврейской страны» на Дальнем Востоке СССР.
По поручению Президента РФ о развитии городов Дальнего Востока Председатель Правительства Р Ф Михаил Мишустин утвердил долгосрочные планы комплексного социально-экономического развития 16 дальневосточных городов, в том числе Биробиджана. Новые стройки будут запускаться в 2024 году при поддержке Минвостокразвития России, Корпорации развития Дальнего Востока и Арктики (КРДВ), федеральных министерств и ведомств.